Submit manuscript
Home / Journals / Man: crime and punishment / Volume 27 Issue 4 / THE PROBLEM OF COERCION TO TESTIFY AS A CRIMINAL PROCEDURAL MECHANISM FOR OBTAINING EVIDENCE
THE PROBLEM OF COERCION TO TESTIFY AS A CRIMINAL PROCEDURAL MECHANISM FOR OBTAINING EVIDENCE
Submit manuscript Download PDF
Text
To cite
Citations:

THE PROBLEM OF COERCION TO TESTIFY AS A CRIMINAL PROCEDURAL MECHANISM FOR OBTAINING EVIDENCE
UDK 343.144
Chernyshev Dmitriy Borisovich 1
Authors:
1.  Ural Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia

Type:
Article
DOI:
https://doi.org/10.33463/1999-9917.2019.27(1-4).4.520-528
Pages:
from 520 to 528
Status:
Published
Received:
05.12.2019
Accepted:
27.12.2019
Published:
27.12.2019
Subject area:
UDK 343.144
Language:
Russian
Keywords:
torture, violence, confession, evidence, testimony, accused, coercion
Abstract and keywords
Abstract (English):
The high public response, caused by regularly detected cases of coercion to testify during the investigation, determines the relevance of the scientific study of this problem. In the course of the present study, the author examines the motives that motivate law enforcement officers in the past and in the present to use violence against the interrogated persons, assesses the historical, legal, moral prerequisites of coercion as a criminal procedural method or means of obtaining evidence. The methodological effectiveness of coercion from the point of view of forensic tactics, as well as the reliability and value of the evidence obtained in this way are considered. As a result of the study, the author comes to the conclusion that the existing negative attitude to the evidentiary value of testimony, obtained under coercion, is based on a mistaken understanding of the motives for its application. While condemning the use of violence from the point of view of humanity and respect for human rights, the author appreciates the potential methodological significance for the interests of truth. The results of the study should be understood beyond the mere use of violence during interrogation. Abstracting from the formal idea of violence as a physical and moral torture, and assessing its purpose from an axiological point of view, the author believes that coercion to give truthful testimony in a form not related to causing pain to a person is an effective means of achieving the goals of the criminal process - the establishment of the truth in a criminal case.

Keywords:
torture, violence, confession, evidence, testimony, accused, coercion
Text
Text (PDF): Read Download
Упоминание насилия как способа получения показаний, применяемого в уголовном процессе, на первый взгляд вызывает исключительно негативные ассоциации, связанные со средневековой инквизицией, опричным террором Ивана IV Грозного, репресси- ями первых лет советской власти. Во всех случаях в глазах современников насилие как уголовно-процессуальное явление несет негативный характер. При этом, помимо абсолютного отрицания физического и психического принуждения в современном про- свещенном обществе с точки зрения гуманизма, современными исследователями от- рицается в том числе сама процессуальная эффективность этого способа получения доказательств и установления истины по уголовному делу. Несмотря на существующий во всех цивилизованных странах законодательный за- прет на использование насилия при получении доказательств, регулярно отмечаемые в России случаи рецидива применения указанного способа уголовно-процессуального принуждения свидетельствуют о том, что данный правовой атавизм еще не до конца искоренен из правоприменительной практики, что, в свою очередь, обусловливает ак- туальность изучения данного негативного явления. Проблеме применения насилия при получении доказательств в уголовном процессе посвящено значительное число исследований, среди которых следует отметить труды со- ветских ученых-процессуалистов А. Ю. Вышинского, М. А. Чельцова-Бутова, В. И. Камин- ской, а также работы современных авторов А. С. Барабаша, А. Э. Иваньшиной, С. А. Гор- дейчик, Н. А. Егоровой, Ю. В. Шелегова, Е. Б. Кургузкиной. Изучение работ указанных исследователей показало единодушное отрицательное отношение к применению на- силия в качестве метода получения показаний и использованию таких показаний в ка- честве доказательств виновности. При этом основная дискуссия ведется относительно обосновывающих подобную позицию мотивов. Однако, на наш взгляд, исследуемые мотивы базируются на ошибочном понимании истинного предназначения применения насилия в уголовном процессе, правовых и волевых предпосылок его появления. Основные доводы против применения методов принуждения при получении пока- заний условно делятся на две группы: недопустимость причинения физических и нрав- ственных страданий личности человека с точки зрения современной гуманистической идеологии, а также неэффективность и недостоверность полученных под принужде- нием доказательств для установления истины по уголовному делу. Мы согласны с первой группой доводов и не призываем к применению насилия, по- лагая недопустимым в современной правовой реальности причинение страданий об- виняемому с целью принуждения его к даче показаний. Однако ко второй группе доводов мы относимся критически, так как, на наш взгляд, они основаны на ошибочном понимании сущности появления насилия в уголовном процессе и истинной цели его применения. Полагаем, что принуждение к даче пока- заний может служить цели установления объективной истины по уголовному делу, и пытку следует рассматривать как способ достижения истины, и ни в коем случае не как средство истязания. В связи с этим целью настоящего исследования является теоре- тическое осмысление сущности принуждения как уголовно-процессуального средства получения достоверных доказательств по уголовному делу. Как отмечает А. Э. Иваньшина, в научной среде пытку как средство получения дока- зательств рассматривают исключительно негативно, причина - восприятие ее в идео- логическом ключе, при этом игнорируется методологическая составляющая [1]. Перед непосредственным изучением проблемы насилия необходимо определиться со смысловым содержанием данного явления. В широком смысле оно может иметь два значения: 1) мера уголовно-процессуального принуждения к даче показаний; 2) мера уголовного наказания. В рамках настоящего исследования мы будем рассматривать применение насилия исключительно в уголовно-процессуальном смысле, то есть как средство процессуального получения показаний, используемых в дальнейшем в каче- стве доказательств по уголовному делу, а не как способ причинения страданий, явля- ющихся одновременно самоцелью. Понятие пытки, закрепленное в примечании к ст. 117 УК РФ, определяет ее как при- чинение физических и нравственных страданий в целях принуждения к даче показаний или иным действиям, противоречащим воле человека. Более широкое определение данного явления приводится в ст. 1 Конвенции ООН против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания (Нью-Йорк, 10 декабря 1984 г.), согласно которому под пыткой понимается любое действие, при- чиняющее сильную боль или страдание, физическое или нравственное, совершаемое государственным должностным лицом лично либо по его подстрекательству, с его ве- дома либо молчаливого согласия с целью получения сведений или признаний либо с целью наказания. Пытка (истязание, в том числе самоистязание) имеет историю, уходящую корнями в глубокую древность. При этом она далеко не всегда была средством принудительного получения показаний в уголовном процессе. Древняя процедура ордалии, существо- вавшая со времен Античной Греции до расцвета средневековой инквизиции, служила процессуальным средством проверки правдивости уже данных показаний, отказ от нее приравнивался к признанию вины и самопроклятию. В сознании древних определение истины доверялось Богу, которому не требовалось признание вины подозреваемым, так как Он изначально знал, кто прав, через испытание Бог указывал виновного [2]. По мнению судьи Европейского Суда по правам человека Б. Уолша (Ирландия) в отношении постановления от 17 декабря 1996 г. по делу «Саундерс (Saunders) против Соединенного Королевства» (жалоба № 19187/91) значительные злоупотребления дан- ной нормой со стороны инквизиции привели к появлению в XVI-XVII вв. в английском общем праве доктрины о невозможности превращения человека в орудие своего соб- ственного осуждения. Российская уголовно-процессуальная традиция в целом соот- ветствовала европейской и изначально рассматривала пытку как инструмент проверки правдивости показаний допрашиваемого. Так, до XVIII в. она применялась к обвиняе- мому вне зависимости от наличия признательных показаний. Пытаемый должен был подтвердить искренность данных показаний, пронеся их через мучительную процедуру пытки [3]. В ходе глобального реформирования российского законодательства Петром I пытка впервые получила форму меры процессуального принуждения к даче показа- ний и применялась в случаях, когда само преступление несомненно, обвиняемый не сознается в преступлении либо против него есть улики или полудоказательства [4]. В разделе «Краткое изображение процессов и судебных тяжб» Воинского устава 1716 г. указывается, что в случае отсутствия у допрашиваемого стремления признаться до- бровольно его необходимо пытать, дабы получить желанное признание [5]. Протокол допроса камер-медхен Софии в ходе дознания, проводимого в 1742 г., начинался слова- ми: «О всем том, что спрашивало будет, имеешь показать самую истину, без малейшей утайки, под опасением истязания» [6]. Из данных источников мы можем судить о двой- ственном назначении пытки - добиться признания вины со стороны допрашиваемого, а также получить правдивые показания, то есть установить истину по уголовному делу. Мы хотели бы особо обратить внимание на разницу между этими двумя целями при- менения пытки, так как данная двойственность сущности пытки, сопровождающая ее с древности до настоящего времени, на наш взгляд, и является причиной ошибочного понимания ее истинного назначения и недооценки ее методологического потенциала в криминалистике. Именно по этой причине ретроспективный взгляд на подход к пониманию насилия при получении доказательств имеет такое значение для разделения форм его прояв- ления. Приписываемое Генеральному прокурору РСФСР А. Я. Вышинскому утвержде- ние: «Признание - царица доказательств», - в действительности имеет корни в римском праве, где «Regina probationum» - признание вины подсудимым делало излишним про- ведение дальнейшего следствия, поиска иных доказательств [7]. Доказательственное значение признания на протяжении веков особо подчеркивалось как в нормативных документах, так и в научной юридической литературе. Так, ст. 681 Устава уголовного судопроизводства Российской империи 1864 г. при наличии признательных показаний предписывала суду, не производя дальнейшего исследования материалов уголовно- го дела, переходить к окончательным прениям. М. А. Чельцов-Бебутов полагает, что в данном документе впервые была закреплена так называемая теория формальных до- казательств, освобождающая лицо, ведущее расследование, от бремени поиска иных улик по уголовному делу при возможности приобщения признательных показаний об- виняемого [8]. А. Я. Вышинский также в своих работах утверждает, что на обвиняемого должно быть возложено в том числе бремя доказывания оправдывающих его обстоя- тельств, алиби. При этом он добавляет, что признание вины является излишним и не имеет доказательственного значения лишь в том случае, когда в деле имеются другие установленные обстоятельства, доказывающие виновность данного лица [9]. А. С. Ба- рабаш интерпретирует слова А. Я. Вышинского таким образом, что упомянутая обязан- ность обвиняемого перерастает в «долг», который может быть взыскан принудительно. На практике «взыскание долга» может выражаться в том числе в требовании от обви- няемого доказывания не только своей невиновности, но и виновности. И пытка может выступать в качестве процессуального средства «взыскания долга». Развивая свою мысль, данный автор критикует позицию А. Я. Вышинского, переставляет местами его тезисы о позиции признания вины в системе доказательств и приходит к выводу о том, что лишь отсутствие признания требует поиска иных доказательств, в связи с чем в ин- терпретации А. С. Барабаша слова А. Я. Вышинского укрепляют признание в качестве «царицы доказательств» [10]. Таким образом, мы наблюдаем дискуссию относительно доказательственного значе- ния признания подсудимым своей вины, и из отношения к данной проблеме закономер- но вытекает объяснение мотива применения пытки как средства получения «главного доказательства» по уголовному делу. Сторонники указанного подхода мотивируют по- ведение должностных лиц, применяющих пытки к допрашиваемым с целью получения признательных показаний, интересами «оптимизации» следствия, стремлением избе- жать трудностей, связанных с добросовестным выполнением обязанности по сбору объ- ективных доказательств по уголовному делу, стремлением «раскрыть» преступления, повысив тем самым статистические показатели своей работы, и т. д. [1, 10, 11, 12]. Мы согласны с данным подходом и полагаем, что когда мотивом применения насилия явля- ется именно получение признательных показаний с целью облегчения расследования уголовного дела и освобождения от дальнейшей работы по сбору иных доказательств, а не установление истины по уголовному делу, то методологическое значение данного уголовно-процессуального механизма становится отрицательным, что предопределяет низкую ценность полученных таким образом доказательств. 524 ПРЕСТУПЛЕНИЕ - НАКАЗАНИЕ - ИСПРАВЛЕНИЕ На данном этапе необходимо отдельно остановиться на упомянутых выше оши- бочных, с нашей точки зрения, доводах относительно истинных мотивов применения насилия, так как именно они служат предпосылками для отрицания принуждения как средства уголовно-процессуального получения доказательств и недооценки его мето- дологического потенциала при установлении объективной истины по уголовному делу. Изучение имеющихся источников позволило сформулировать основные тезисы, на которые в различных интерпретациях ссылаются авторы. Наибольшей популярностью при аргументации пользуется тезис о том, что целью применения насилия является получение от допрашиваемого признания вины как ос- новного доказательства по уголовному делу. Данный мотив неразрывно связан с местом признания в общей системе доказательств. По мнению авторов, именно само явление самоинкриминирующих показаний обвиняемого в качестве доказательства создает пред- посылки к злоупотреблениям, направленным на его получение. Так, А. Э. Иваньшина полагает, что именно значение признания как доказательства является основанием для его «выбивания» [13]. А. С. Барабаш полагает, что признание лишает уголовный процесс состязательности, освобождая обвинение от необходимости доказывать виновность, в связи с чем насилие становится основным методом получения «основного доказатель- ства», укоренившись в качестве такового в мышлении правоприменителей [10]. Очевидным, с точки зрения исследователей, решением указанной проблемы, на- правленным на борьбу с рецидивами применения насилия в современной правоохра- нительной деятельности, видится искусственное снижение доказательственного значе- ния показаний обвиняемого. Наиболее радикальную позицию, а именно полное исклю- чение показаний подозреваемого и обвиняемого из системы доказательств, занимает Ю. В. Шелегов [12]. А. С. Барабаш предлагает внести изменения в п. 1 ч. 2 ст. 74 УПК РФ, согласно которым в качестве доказательств могут быть учтены лишь те показания по- дозреваемого и обвиняемого, которые свидетельствуют о его невиновности, полагая, что таким образом правоохранители лишатся главного мотива применения пытки - получения признания любым путем [14]. С. А. Гордейчик предлагает в качестве дока- зательств принимать лишь показания подсудимого, данные им в ходе судебного след- ствия [15]. А. Э. Иваньшина, поддерживая предложение А. С. Барабаша, полагает, что признательные показания следует учитывать лишь при решении вопроса о применении особого порядка судопроизводства, назначения судебного штрафа, освобождения от уголовной ответственности в связи с деятельным раскаянием и т. д. [13]. Мы не соглас- ны с позицией последнего автора, так как предоставление при назначении наказания привилегии, связанной с применением особого порядка судопроизводства, назначения судебного штрафа и пр., одним из условий для которых является признание вины, вы- звано в первую очередь пониженным уровнем общественной опасности обвиняемого, осознавшего свою преступную сущность и раскаявшегося. И лишь во вторую очередь это вызвано оптимизацией работы судов, экономией уголовно-правовой репрессии и т. д. Еще один мотив применения пытки - нехватка у правоприменителей интеллектуаль- ных средств установления истины по уголовному делу, а также желание снизить тру- дозатраты, связанные со сбором доказательств. Причинами применения насилия при допросе Ю. В. Шелегов называет отсутствие умений и желания получать достоверные сведения процессуальным путем, стремление идти по пути наименьшего сопротивления, низкую культуру следователей, судей, вызванные низким уровнем правовой культуры общества, порождающие современную модель уголовного судопроизводства. Автор также отмечает стремление к достижению «формальной истины», то есть соответствию требованиям закона в ущерб действительности [12]. А. С. Барабаш также в качестве причины применения насилия в ходе допроса называет нравственный регресс право- применителей, вызванный укоренившимися атавизмами «формальных доказательств». При этом он подчеркивает, что состязательное мышление при отсутствии общей и пра- вовой культуры фактически оправдывает применение насилия для получения призна- тельных показаний [10]. Б. Н. Кашников видит насилие в мышлении правоприменителя в качестве более короткого и простого пути к цели [16]. К ошибочным, с нашей точки зрения, мотивам отрицания процессуального потенци- ала применения пытки при получении доказательств также относится тезис о том, что человек под пыткой готов признаться в чем угодно. Так, Н. И. Нарышкина полагает, что простая демонстрация пыточных орудий побуждает человека признаться даже в несу- ществующих грехах [11]. А. Шайо использует данный тезис в качестве основной аргу- ментации в защиту свидетельского иммунитета [17]. В настоящее время существует законодательно закрепленный запрет на примене- ние насилия к допрашиваемым лицам. С точки зрения юридической теории право не быть подвергнутым пыткам относится к группе охранительных [18]. Интерес в рамках настоящего исследования представляет сущность появления и пределы данного пра- ва. Исследователями высказываются два основания данного права. Н. В. Витрук отно- сит правовую возможность на защиту от пыток и жестокого обращения к группе фунда- ментальных гражданских и политических прав [19]. Данный подход также нашел свое отражение в решении Европейского Суда по правам человека по делу «Ирландия про- тив Соединенного Королевства» от 18 января 1978 г. (Series A. № 26. P. 65, para. 162). Другая, более популярная среди исследователей позиция базируется на естественном праве уважения воли личности свободно распоряжаться собой [20]. Данный подход в основном опирается на нравственные представления о ценности внутренней духов- ности человека, которую надлежит оберегать от подавления собственного духовного достоинства посредством насилия в любой форме, так как это может поколебать дове- рие человека к самому себе. Пытки же разрушают душевное здоровье и духовную силу человека [21]. В пытке заложено безнравственное начало причинения жертве особых страданий [22]. Право на защиту от пытки тождественно праву на защиту достоинства, чести и репутации и обеспечивает нравственное единство личности, при котором лю- бое ее принуждение, посягающее на указанные достоинство и честь, невозможно [23]. Перечисленные доводы, обосновывающие порочную природу появления и приме- нения насилия в уголовном процессе, выглядят весьма убедительными. Однако в рам- ках настоящего исследования мы хотели бы взглянуть на данную проблему несколько с иной стороны. Рассуждая о допустимости применения пытки, невозможно не затронуть моральной составляющей данной проблемы. Статья 2 Конституции РФ определяет права и свободы человека в качестве высшей ценности. Внутренний мир, свобода воли, честь и достоин- ство, разумеется, относятся к данной категории прав. Однако применительно к уголов- ному процессу встает один из старейших нравственно-философских вопросов иерархии публичных и частных интересов. При декларировании внутренней свободы личности, к которой в том числе относится право на отказ от дачи показаний, в качестве высшей ценности публичные интересы ставятся ниже частных. Одной из функций государства как публичного представителя общества является борьба с преступностью. Общество заинтересовано в защите каждого своего члена от преступных посягательств, и это яв- ляется одной из первых форм обеспечения названных выше частных интересов. Таким 526 ПРЕСТУПЛЕНИЕ - НАКАЗАНИЕ - ИСПРАВЛЕНИЕ образом государство, осуществляя публичные функции по противодействию преступ- ности, отстаивая публичные интересы, одновременно обеспечивает защиту интересов частных. Ведь любой публичный интерес состоит из множества частных. Возвращаясь к теме исследования, а именно о применении пытки как уголовно-процессуального сред- ства получения доказательств, мы задаемся сложным вопросом, выходящим за рамки юридической науки: является ли познание истины по уголовному делу, установлению действительного преступника и, как следствие, привлечение его к ответственности за действительно совершенное преступление общественным благом? Безусловно, да. Однако насколько велика ценность данного общественного блага и каковы допустимые пределы его достижения? Возможно ли жертвовать частными интересами ради высокой цели защиты публичных ценностей? Общая философская парадигма второй половины XX в., находясь под сильнейшим впечатлением от ужасов двух мировых войн, одно- значно указывает на приоритет защиты личности от любых посягательств со стороны государства независимо от важности мотивов. Однако в настоящее время данная по- зиция эволюционирует в обратном направлении. В ряде европейских стран начинают высказываться доводы о том, что в случаях, касающихся общественной безопасности, нарушение прав человека может быть допустимо. Первым толчком к развитию идеи о возможности ограничения прав и свобод лично- сти послужило обострение борьбы с мировым терроризмом после трагедии 11 сентя- бря 2001 г. в г. Нью-Йорке. Премьер-министр Италии С. Берлускони утверждал, что на людей, имеющих средневековые представления о добре и зле, нельзя воздействовать с помощью цивилизованных мер [22]. В марте 2008 г. президентом США Д. Бушем по мотивам «чрезвычайных обстоятельств борьбы с терроризмом» было наложено вето на законопроект, запрещающий определенные виды психологической пытки [24]. Высо- кий общественный резонанс вызывают периодические сообщения о применении аме- риканскими военными насилия при допросах лиц, обвиняемых в терроризме, в тюрьме Гуантанамо. Все это свидетельствует о том, что даже современные цивилизованные западные страны, декларирующие гуманистические идеалы свободы личности, допу- скают существование общественных интересов, ценность которых настолько выше свободы воли человека, что для их достижения возможно такое грубое нарушение указанной свободы, как насильственное принуждение к даче показаний. С данной по- зицией также неразрывно связан старый аксиологический философский вопрос: есть ли что-то дороже человеческой жизни? Однозначный ответ на указанный вопрос до сегодняшнего дня не выработан, и философская дискуссия продолжается. Не являясь специалистом в области философии, автор может лишь высказать свое мнение: «Да, есть! Две человеческие жизни!» Даже средневековые инквизиторы, жестоко преследуя ересь, стремились к достижению общественного блага в понимании средневекового сознания - очищению христианства от вероотступничества. В наши дни эта формула заместилась словами «защита общества от преступности» [22]. Как видно, мы придер- живаемся мнения о том, что общественный интерес выше частного. Возвращаясь к криминалистическому потенциалу принуждения, постараемся изложить свою позицию. Прежде чем решить, допустимо ли применение принуждения для получения сведе- ний, мы должны ответить на вопрос: чего мы хотим этим добиться? Если в качестве дви- жущего мотива применения насилия является получение «главного доказательства», то, безусловно, подобная форма уголовного процесса противоречит интересам законности и справедливости. В качестве мотива может выступать также абстрактное получение доказательств, позволяющих установить действительные обстоятельства совершен- ПРЕСТУПЛЕНИЕ - НАКАЗАНИЕ - ИСПРАВЛЕНИЕ 527 ного преступления. Такая ситуация объективно соответствует процессуальному назна- чению пытки. Однако мы полагаем, что истинное методологическое значение пытки - средство познания истины, то есть правды об объективной действительности, суще- ствующей в форме «вещь в себе», независимо от субъективного к ней отношения сто- рон уголовного процесса. Насилие в таком понимании является лишь одним из средств познания истины. Для более точного восприятия его сути, свободного от стереотипно- го отношения к пытке как к физическому истязанию, с этого момента мы будем пони- мать ее как применение насилия в любой форме. Насилия с целью познания истины! И смыслом познания истины является достижение высокого общечеловеческого блага - защиты общества от преступных посягательств, достижения целей справедливости. Ведь одна из форм справедливости - это когда лицо, в действительности совершившее преступление, получает наказание, соответствующее тяжести проступка. Рассуждая диалектически, мы полагаем, что избегание преступником наказания за действительно совершенное преступление - это форма несправедливости по отношению к обществу и к самому преступнику. Для достижения целей общественной и личной справедливости допустимо нарушение определенных личных свобод, особенно если под насилием под- разумевается не только физическое истязание, а любое внешнее вмешательство, нару- шающее волю человека, - моральное и психологическое давление, обман, провокация, использование средств гипноза, применение специальных химических препаратов. По сути, кроме «кнута» - непосредственного принуждения к даче показаний, в арсенале правоприменителей имеется и «пряник» - средства уголовно-правового стимулиро- вания путем предоставления определенных привилегий при назначении наказания, таких как особый порядок судопроизводства. Опосредованно их также можно отнести к средствам склонения обвиняемого к даче признательных показаний. Таким образом, истинная цель насилия - получение не любых самооговаривающих показаний, а прав- дивых показаний. Мы полагаем, что принуждение к даче показаний, совершаемое в определенной форме, если оно преследует цель познания истины, имеет положительное методологи- ческое значение для криминалистики, являясь средством достижения справедливости как по отношению к обществу, так и по отношению к самому преступнику.
References

1. Ivan'shina A. E. Pytka kak sredstvo stimulirovaniya obvinyaemogo k dache priznatel'nyh pokazaniy: retrospektivnyy analiz // Vestnik Nizhegorodskoy akademii MVD Rossii. 2018. № 2(42). S. 299-303

2. Mal'cev G. V. Mest' i vozmezdie v drevnem prave. M. : Norma, INFRA-M, 2012. 633 s

3. Anisimov E. V. Dyba i knut. Politicheskiy sysk i russkoe obschestvo v XVIII veke. M. : Novoe literaturnoe obozrenie, 1999. 720 s

4. Spasovich V. D. Izbrannye trudy i rechi / sost. I. V. Potapchuk. Tula : Avtograf, 2000. 496 s

5. Rossiyskoe zakonodatel'stvo X-XX vekov : v 9 t. / otv. red. A. G. Man'kov. M. : Yurid. lit., 1986. T. 4 : Zakonodatel'stvo perioda stanovleniya absolyutizma. 512 s

6. Korf M. A. Braunshveygskoe semeystvo. M., 1993. 413 s

7. Serov V. V. Enciklopedicheskiy slovar' krylatyh slov i vyrazheniy. M. : Lokid-Press, 2005. 852 s

8. Chel'cov-Bebutov M. A. Obvinyaemyy i ego pokazaniya v sovetskom ugolovnom processe. M. : Minyust SSSR, 1947. 52 s

9. Vyshinskiy A. Ya. Teoriya sudebnyh dokazatel'stv v sovetskom prave. M. : Yurid. lit., 1950. 308 s

10. Barabash A. S. Dokazatel'stvennaya cennost' priznaniya obvinyaemym svoey viny vchera, segodnya // Vestnik Volgogradskogo gosudarstvennogo universiteta. Ser. 5 : Yurisprudenciya. 2015. № 1(26). S. 15-24

11. Naryshkina N. I. Klassifikaciya pytok, praktikovavshihsya v tyur'mah Rossii i Evropy // Vestnik Voronezhskogo instituta FSIN Rossii. 2018. № 3. S. 182-186

12. Shelegov Yu. V. Pytki kak kraynyaya forma deviacii v ugolovnom sudoproizvodstve na stadii predvaritel'nogo rassledovaniya // Deviaciya v sovremennom rossiyskom obschestve. Ee profilaktika i minimizaciya : materialy Vseros. nauch.-prakt. konf. Irkutsk : Vostochno-Sibirskiy institut MVD Rossii, 2018. S. 63-67

13. Ivan'shina A. E. Stimulirovanie obvinyaemogo k priznaniyu svoey viny: problema minimizacii riskov // Yuridicheskaya tehnika. 2019. № 13. S. 678-681

14. Barabash A. S. Sovershenstvovanie ugolovno-processual'nogo mehanizma zaschity grazhdan ot nezakonnogo nasiliya so storony sotrudnikov pravoohranitel'nyh organov // Obespechenie prav i svobod cheloveka i grazhdanina : sb. st. po itogam materialov Mezhdunar. nauch.-prakt. konf., Tyumen', 17-18 noyabrya 2005 g. : v 5 ch. / pod red. G. N. Chebotareva. Tyumen', 2006. Ch. 4. S. 45-48

15. Gordeychik S. A., Egorova N. A. Pytki na predvaritel'nom rassledovanii: prichiny i preduprezhdenie // Vestnik Volgogradskoy akademii MVD Rossii. 2012. № 2(21). S. 94-99

16. Kashnikov B. N. Nasilie spravedlivosti i spravedlivost' nasiliya // Voenno-yuridicheskiy zhurnal. 2013. № 8. S. 20-28

17. Shayo A. Samoogranichenie vlasti (kratkiy kurs konstitucionalizma). M. : Yurist, 2001. 292 s

18. Katkov D. B., Korchigo E. V. Konstitucionnoe pravo Rossii : ucheb. posobie / otv. red. Yu. A. Vedeneev. M. : Yurisprudenciya, 1999. 288 s

19. Vitruk N. V. Obschaya teoriya pravovogo polozheniya lichnosti. M. : Norma, 2008. 448 s

20. Lukasheva E. A. Socialisticheskoe pravo i lichnost'. M., 1987. 155 s

21. Il'in I. A. Put' k ochevidnosti. M. : Respublika, 1993. 430 s

22. Dikaev S. U. Dopustimo li primenenie pytok v celyah obespecheniya prava bezopasnosti? // Kriminologiya: vchera, segodnya, zavtra. 2014. № 2(33). S. 25-30

23. Eminceva Yu. A. Mesto zapreta pytok v sisteme obschepriznannyh prav cheloveka // NovaUm.Ru. 2016. № 4. S. 152-154

24. Danilov A. P. Vseob'emlyuschee narushenie tayny obscheniya kak mera bezopasnosti // Kriminologiya: vchera, segodnya, zavtra. 2014. № 1(32). S. 41-47

25. Ivan’shina, A. E. 2018, ‘Torture as a means of inducing an accused to confess: a retrospective analysis’, Bulletin of the Nizhny Novgorod Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia, iss. 2(42), pp. 299-303

26. Mal’tsev, G. V. 2012, Revenge and retribution in ancient law, Norma, INFRA-M Publ., Moscow. Anisimov, E. V. 1999, The rack and a whip. Political investigation and Russian society in the XVIII century, New literary review Publ., Moscow

27. Spasovich, V. D. 2000, Selected works and speeches, Avtograf Publ., Tula

28. Man’kov, A. G. (ed.) 1986, Russian legislation of X-XX centuries, in 9 vols, vol. 4, Legislation of the period of formation of absolutism, Juridical literature Publ., Moscow

29. Korf, M. A. 1993, The Braunschweig family, Moscow

30. Serov, V. V. 2005, Encyclopedic dictionary of winged words and expressions, Lokid-Press Publ., Moscow

31. Chel’tsov-Bebutov, M. A. 1947, An accused and his testimony in the soviet criminal trial, Ministry of justice of the USSR, Moscow

32. Vyshinskiy, A. Ya. 1950, Theory of judicial evidence in Soviet law, Juridical literature Publ., Moscow. Barabash, A. S. 2015, ‘The evidentiary value of the guilty plea by an accused yesterday, today’, Bulletin of Volgograd state University, Series 5 Jurisprudence, iss. 1(26), pp. 15-24

33. Naryshkina, N. I. 2018, ‘Classification of torture practiced in prisons in Russia and Europe’, Bulletin of the Voronezh Institute of the FPS of Russia, iss. 3, pp. 182-186

34. Shelegov, Yu. V. 2018, ‘Torture as an extreme form of deviation in criminal proceedings at the stage of preliminary investigation’, in Deviation in modern Russian society. Its prevention and minimization: Materials of the all-Russian scientific and practical conference, pp. 63-67, East Siberian Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, Irkutsk

35. Ivan’shina, A. E. 2019, ‘Encouraging the accused to plead guilty: the problem of risks minimizing’, Legal technique, iss. 13, pp. 678-681

36. Barabash, A. S. 2006, ‘Improvement of the criminal procedure mechanism of citizens protection from illegal violence by law enforcement officers’, in G. N. Chebotarev (ed.), Ensuring human and civil rights and freedoms: Proceedings of the International scientific and practical conference, Tyumen, November 17-18, 2005, in 5 vols, vol. 4, pp. 45-48, Tyumen

37. Gordeychik, S. A. & Egorova, N. A. 2012, ‘Torture in pretrial investigation: causes and prevention’, Bulletin of the Volgograd Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia, iss. 2(21), pp. 94-99

38. Kashnikov, B. N. 2013, ‘Violence of justice and justice of violence’, Military law journal, iss. 8, pp. 20-28

39. Shayo, A. 2001, The selflimitation of power (a short course of constitutionalism), Yurist Publ., Moscow

40. Katkov, D. B. & Korchigo, E. V. 1999, Constitutional law of Russia, Jurisprudence Publ., Moscow. Vitruk, N. V. 2008, General theory of the legal status of the individual, Norma Publ., Moscow. Lukasheva, E. A. 1987, Socialist law and personality, Nauka Publ., Moscow

41. Il’in, I. A. 1993, The path to evidence, Respublika Publ., Moscow

42. Dikaev, S. U. 2014, ‘Is it permissible to use torture in order to ensure national security?’, Criminology: yesterday, today, tomorrow, iss. 2(33), pp. 25-30

43. Emintseva, Yu. A. 2016, ‘The place of torture prohibition in the system of universally recognized human rights’, NovaUm.Ru, iss. 4, pp. 152-154

44. Danilov, A. P. 2014, ‘Comprehensive breach of communication secrecy as a security measure’, Criminology: yesterday, today, tomorrow, iss. 1(32), pp. 41-47

© Академия ФСИН России, 2003-2025 гг.
Support Powered by Editorum,  Instructions
Login or Create
* Forgot password?